Валькирия [= Тот, кого я всегда жду ] - Мария Семенова

Когда чужое судно приблизилось, воевода велел отвязатьлежавшую мачту, потом поднять якорь и потихоньку переводить корабль вокругостровка, укрывая за валунами. Незачем новогородцам нас видеть до времени. Онии пошли себе между нами и берегом, ни о чём не подозревая и радуясь попутномуветру, выгибавшему крашеный парус… Их корабль был короче нашего и заметнопузатей, но парус выглядел уже, и я насчитала вдоль борта гораздо меньше местдля гребцов, чем было у нас. И наши вёсла просовывались в круглые люки, а у нихвиднелись уключины. Между уключинами висели щиты, но если только я что-нибудьсмыслила, этот корабль годился для боя гораздо меньше варяжского.

Счастье новогородцев, что вождь не собирался на нихнападать.

Новогородцы – почти свои, князь Вадим с князем Рюрикомкогда-то ходили вместе против датчан. И даже теперь их прежний союз был порванне до конца, не до пролития крови. Мы сойдёмся поговорить, расспросить прообщих знакомцев. Диковин купим каких-нибудь подружкам в подарок… А заодно всемпокажем, кто в море хозяева.

Мы даже не надевали кольчуг.

Воевода велел ставить мачту и выходить из-за острова, когдановогородцы были уже под ветром. Яркое солнце воспламенило белого сокола наднашими головами; священный Рарог вновь принимал, как достоило, своё огненноеобличье. Плотица прижал к губам рог, и рог взревел над безмятежным утреннимморем, и только тогда торговые гости, глядевшие всё вперёд да на берег, увиделинас. Как я гордилась в тот миг, что стояла с дружиною, не среди них. Как онииспугались! Корабль, которого только что не было и в помине, вынырнул изниоткуда всего-то в двух стрелищах за кормой! Страшный корабль и полный грозныхбойцов! Кто может спорить с такими? Вестимо, на новогородской лодье былисправные воины, взятые опасать богатых гостей. Они могли разогнать дерзкихкорелов, усовестить других таких же торговцев… Но против нас!..

Точно таким был страх нашей деревни, когда перед нами явилсяв разливе чёрный корабль. Думала ли я тогда, что мне доведётся самой стоять наего палубе и с усмешкой следить, как мечутся застигнутые врасплох, не способныетолком себя защитить?

Между тем новогородцы взметнули парус повыше и растянули егокак могли, пытаясь уйти. Их судно тотчас прибавило прыти, но Плотица слегкадовернул руль, и купеческий парус беспомощно заполоскался – мы заслонили иотняли у него ветер. Вдохновлённый отчаянием, чужой кормщик сумел быловывернуться…

– Молодец, – похвалил Плотица и перехватил егоснова. Попалась мышка коту. Новогородский корабль совсем потерял ход. И тогдавоевода поднял свой щит и поставил его на борт, повернув к новогородцамвнутренней стороной. Мирный знак, с незапамятных пор принятый у галатов. Тотсовсем нестоящий воин, кому не уразуметь. И всё-таки у новогородцев нашёлсяодин непонятливый. А может, от напряжения и испуга дрогнули пальцы, державшиететиву. Одна-единственная стрела мелькнула над морем, ещё разделявшим двакорабля…

Тяжёлый удар крутанул меня, едва не сшибив. Я отскочиланазад, одновременно пытаясь разом прикрыться щитом и высмотреть, что жеслучилось. Бурые перья на длинном древке торчали из моей левой руки повышелоктя, а с другой стороны глядело железное остриё, вымазанное в крови. Странноедело, мне совсем не было больно. Плотица рассказывал, ему сперва тоже не былобольно. Я огорчилась, подумав – влетит ведь от воеводы. Я ухватилась за древко– и тут-то всю руку от самой спины до кончиков пальцев объял жестокий огонь.

Я не потеряла сознания и даже не закричала. Но коленкирастаяли, как масло на солнце, я села на палубу, хватая ртом воздух и заливаясьмгновенно хлынувшим потом. Я позже долго раздумывала, отчего так случилось. Яведь совсем не думала умирать, не убьёшь в один миг человека проткнувшей мякотьстрелой, да и боль, в общем, настала уж не такая, чтобы нельзя стерпеть наногах… Это страх повалил меня. Утробный, звериный страх тела, настигнутогонеожиданной болью. Опытные воины знают, что ярость сражения способна выжечь егодотла. Но я не была опытным воином и сидела на палубе, тихо раскрывая рот, какрыбёшка, вынутая из воды.

– Не стрелять! – гаркнул тотчас же воевода. И лишьпотом оглянулся. Увидел меня… и лицо у него на миг стало такое, что янемедленно поняла: больше в море мне не ходить. Все беды из-за таких, как я,неудачливых и никчёмных. Уж верно не зря не в кого-то другого воткнулась этастрела. Не будь меня здесь, она, надо думать, совсем не взлетела бы. Кмети сруганью и угрозами опускали вскинутые было луки – они обиделись за меня исобрались отомстить. Только тут я заметила, что побратим уже стоял подле меняна коленях, заботливо прикрывая щитом. Новогородцы отняли лук у стрелявшего, ивысокий воин в кольчуге огрел его по затылку – больше для нас. Кажется, ониждали расправы.

Немалое время вождь смотрел на них и молчал, и скулы у негобыли белые, и мне впервые казалось, что выдержка могла ему изменить. Вот какопасно трогать его человека. Даже самого бездельного. Всё-таки он превозмогсебя и напряжёнными, плохо гнувшимися руками второй раз поднял тяжёлый щит –как и прежде, вогнутой стороной к ним. Тогда паруса были спущены, и кораблисошлись борт в борт – разговаривать. Но я запомнила это не особенно хорошо,потому что Блуд раскроил ножом мой рукав и коротко приказал:

– Терпи!

Новогородский вожак прозывался смешно и неподходяще: Оладья.Должно быть, родители нарекли, пока вправду был пухленький да румяный. Теперьот того оладушка немного осталось. Мерил шагами палубу высоченный, жилистыйвоин с пасмурными глазами…

Корабли бежали бок о бок, и я хорошо видела Оладью. Он безустали шагал туда-сюда меж скамей. Князь Вадим дал ему добрую, недавнопостроенную лодью, послал продавать корелам хлеб и тонкие ткани, вымениватьдрагоценный рыбий зуб и искристые бобровые шкурки. Грозный Рюрик не тронулкупцов, не возбранил пройти мимо Ладоги в море, в широкое Нево. Хозяин Морскойне сгубил молодых, неумелых ватажников на молодом корабле… и вот тут, когданачали переводить дух, нанесло нас и нашего воеводу!

Сдуру выпустили стрелу. Обидели. За рану княжьего человекаПравда требовала сурово. Мог Мстивой отнять у Оладьи изрядную часть добра ивышел бы прав. Оладья сам предлагал полувирье, но варяг лишь сказал:поворачивай. Теперь с нами пойдешь. И ничего не добавил, и я бы хотелавзглянуть на того, кто решился бы расспросить. И вот шли и не ведали, какойнарок ждал впереди, и с тоской оглядывались на берег, совсем отступивший занебоскат, и не знали, по-моему, чего больше бояться – нас или открытого моря,мерно вздымавшего корабли?

По совести молвить, я думала – языкатые кмети, всегданоровившие подразнить, ущипнуть обидным намёком, теперь уж вконец меня заклюют.Ничуть не бывало! Широкоплечие парни жалели меня, самую маленькую и слабую, какумели подбадривали, помогая терпеть. Всё-таки хорошо, когда вокруг побратимы.Если бы мне с моим скудным мужеством – да вдруг одной!

– Это хуже всего, после боя, когда лютостьпроходит, – объяснил Блуд. Он устроил мне тёплое ложе около мачты и сиделрядом, теша беседами. Рука немилостиво казнила при всяком движении, но смирнолежать оказывалось не легче. Как ни боялась я лишний раз лезть вождю на глаза –делать нечего, вставала и принималась ходить, совсем как Оладья. Меня вновьмутило от качки, я ничего не ела и лишь твердила, как заклинание: это кончится,это не навсегда… Неужели действительно не навсегда?